Документы царской семьи заложили основу создания госархива

Документы царской семьи - один из первых комплексов архивных документов, заложивших основу вновь создаваемого национального государственного архива.

Собственная Его Императорского Величества канцелярия императора Николая II в Александровском дворце в Царском Селе была одним из первых учреждений, куда в первых числах марта 1917-го пришли комиссары Временного правительства. Сотрудникам было объявлено, что все документы бывшего государя национализируются и отныне являются собственностью Российской республики и потому ничего из них не должно быть утрачено. Комиссар Временного правительства по делам бывшего Министерства двора и уделов Ф.А. Головин писал министру иностранных дел М.И. Терещенко о том, что «бумаги бывшей императорской семьи целесообразно сосредоточить в Государственном архиве, являющемся хранилищем старого романовского архива».

Имевшийся при канцелярии архив представлял большую историческую значимость. Через неё проходили все дела и доклады, подлежавшие высочайшему усмотрению. Там же находилась и личная библиотека царя, которая насчитывала около тысячи книг из разных областей знания: военной, исторической, юридической, по государственным вопросам, беллетристики и периодики - журналы, альбомы, рукописи.

Архив последнего Романова, включая его личные материалы, - дневники, ученические работы и тетради, приватная и официальная переписка, документы дипломатического характера, семейные фотографии, военные донесения и приказы – был расположен в разных дворцах и помещениях, и понадобилось время, чтобы все это собрать. Очевидно, в хаосе революционной обстановки далеко не все удалось сохранить. Что именно оказалось утрачено, сегодня уже не восстановить.

История документального наследия Николая II и членов царской семьи – в отечественном архивоведении проблема малоисследованная. Во многих изданиям либо пересказываются сведения из архивных путеводителей, либо приводятся не всегда достоверные данные. Впервые об истории формирования Новоромановского архива рассказано в предисловии к путеводителю по фондам Центрального государственного исторического архива в Москве в 1946 году его директором В.В. Максаковым. Ныне имеющиеся архивные документы позволяют представить, как в первые годы советской власти начиналось становление документального прошлого.

Семью отрекшегося императора Временное правительство определило на жительство в Александровский дворец. По иронии судьбы туда, где он появился на свет в 1868 году и постоянно жил там последние годы. Но жизнь уже была неспокойной. Временное правительство буквально засыпали телеграммами и письмами с требованием немедленно и безо всякого суда «пустить в расход» царя и его семью. Но кабинет министра-председателя Александра Керенского, потрафляя общественному мнению, собирался устроить суд над Николаем II и бывшей императрицей. Вскоре после Февральской революции была учреждена «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств» (ЧСК). Речь шла о государственной измене и многом другом, для чего требовалось собрать убедительную доказательную базу.

Комиссия произвела десятки допросов, регулярно готовила «стенографические отчеты», главным редактором которых был поэт Александр Блок, опубликовавший свои наблюдения в книге «Последние дни Императорской власти». Материалы были собраны огромные, но ход стремительно меняющихся событий не позволил издать их в полной мере. Комиссия до Октябрьской революции так и не завершила свою работу, а часть допросов позже, в 1924 — 1927 годах, была опубликована в семи томах под названием «Падение царского режима».

Проводимое расследование «злодеяний царского режима» не обнаружило. Подтвердить обвинения в адрес царя, царицы и министров царского правительства не удалось и А.Ф. Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления». Романов терпеливо ждал, когда комиссия убедится, что ничего плохого он России не сделал и намеревался со всей своей семьей уехать в Крым или за границу, как ему обещали деятели Временного правительства. Лондон в конце концов царя принять отказался, а вместо Ливадии Николаю пришлось отправиться в Сибирь.

Летом 1917 года Временное правительство, учитывая неспокойную обстановку вокруг Романовых, решило переправить Николая II и его семью из Александровского дворца в Царском селе в Тобольск. Тобольск был тихим, спокойным местом, и глава Временного правительства, отправляя туда царя, в сущности хотел его там укрыть.

«Было решено (в секретном заседании), - вспоминал он впоследствии, - изыскать для переселения царской семьи какое-либо другое место, и все разрешение этого вопроса было поручено мне. Я стал выяснять эту возможность. Предполагал я увезти их куда-нибудь в центр России, останавливаясь на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Просто немыслим был самый факт перевоза Царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию. Немыслимо было увезти их и на Юг. Там уже проживали некоторые из Великих Князей и Мария Федоровна, и по этому поводу там уже шли недоразумения. В конце концов я остановился на Тобольске. Отдаленность Тобольска и его особое географическое положение, ввиду его отдаленности от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо стихийные эксцессы. Я, кроме того, знал, что там удобный губернаторский дом. На нем я и остановился. Первоначально, как я припоминаю, я посылал в Тобольск комиссию… выяснить обстановку. Они привезли хорошие сведения», - писал Керенский.

В Царском селе царь по-прежнему не имел никаких сведений о том, куда его и семью отправят в ссылку. После того как ему объявили о том, что их все же куда-то перевезут, он спокойно собирался в дорогу, вклеивая в свои альбомы фотографии, разбирая книги и вместе с Александрой Федоровной складывая вещи, которые хотели взять с собой.

Одним из свидетелей отъезда царской семьи в Тобольск стал русский художник, график и аквалерист Георгий Лукомский. После Февральской революции он входил в Особое совещание по делам искусств и был назначен уполномоченным по сохранению дворцов Царского Села. Свои впечатления он описал уже в эмиграции в книге «Художник в русской революции», вышедшей в Мюнхене в 1923 году. В ночь на 14(28) августа 1917 года Лукомский оказался в числе немногочисленных свидетелей ухода царской семьи из дворца, который двадцать три года служил им императорской резиденцией. До этого Лукомский провел там несколько дней, оценивая его убранство и прикидывая, как будет лучше содержать его, когда он станет музеем.

Вместе с Александром Керенским и бароном Владимиром Штейнгелем, политическим администратором дворца, художник смотрел, как царская семья в ту ночь терпеливо ждет своего отъезда. В соответствии с данными им указаниями чемоданы были уложены и готовы к отъезду, намеченному на полночь, но даже теперь, после нескольких часов ожидания, кортеж автомобилей, который должен был отвезти их на железнодорожную станцию, так и не прибыл. Керенский, вспоминал Лукомский, весь изнервничался, ходя взад и вперед, и непрестанно звонил по телефону, пытаясь выяснить, в чем дело. Романовы между тем хранили спокойствие, четыре сестры боролись с желанием заснуть, а цесаревич, одетый в костюмчик цвета хаки, играл на паркетном полу. В пять утра автомобили наконец прибыли, и Лукомский видел, как царь с трогательным выражением спокойствия на лице, которое он сохранял всю ночь, поддерживал царицу, закутанную в черный шелковый плащ, когда они спускались по лестнице. В это время солдаты во дворе неожиданно выстроились в почетный караул и приветствовали их традиционным: «Доброго утречка, царь-батюшка».

После того как Романовы освободили свои 16-комнатные апартаменты, Лукомский был поражен тем, как они отражали дух семьи и особенно бывшего «хозяина земли русской». В этом величественном дворце, построенном для Екатерины II архитектором Джакомо Кваренги, царская семья вела образ жизни скромных буржуа, явно ограничивая себя в пристрастиях. «Все личное имущество царя было оставлено в идеальном порядке», – рассказал Лукомский журналисту в 1928 году. Он удивлялся тому, насколько сдержано жила семья императора в Александровском дворце и тому, что они не взяли с собой в ссылку ничего из дворцовой обстановки.

В кабинете царя, Лукомский заметил, что там «находились двадцать шесть альбомов с фотографиями, на которых было отражено все время его правления, фотографиями, которые он методично рассортировал и терпеливо собрал воедино – это был бесценный документальный источник для будущих изысканий. Фотографии, кстати, сохранились, отреставрированы и находятся в Государственном архиве Российской федерации. Уходя из кабинета, Николай сделал символический жест – оставил на письменном столе недавно изданный сборник своих выступлений и речей; рядом с этим томиком лежали револьвер, богато инкрустированный императорской символикой, и карманные часы на золотой цепочке, которые он оставил здесь незадолго до своего ухода, сказав барону Штейнгелю: «Это не мое. Это принадлежит народу».

Пройдя по залам и покоям, Лукомский их опечатал, после чего была сделана серия автохромов – первых цветных снимков опустевшего Александровского дворца. Негативы художник, отправляясь в эмиграцию, захватил с собой, благодаря чему они уцелели и дошли до наших дней. Что касается самого дворца, после 1918 года он успел послужить музеем, домом отдыха сотрудников НКВД, детским приютом, во время оккупации немецким штабом и гестапо с тюрьмой, после войны - депозитарием Института русской литературы и военно-морским училищем. Сейчас это снова музей с восстановленными историческими интерьерами.

Переезд семьи из Александровского дворца был похож на военную операцию. В обстановке строжайшей секретности подготовили два состава, разместили в них 45 приближенных царской семьи, 330 солдат- георгиевских кавалеров и шесть офицеров.

Рабочие-железнодорожники, узнав о предстоящей отправке царской семьи, до последнего грозили поездку сорвать. Правительство опасалось и нападений в пути, поэтому было дано указание большие станции проезжать, останавливаясь для пополнения угля и воды лишь на маленьких. Собственно, так оно и было. Иногда в чистом поле останавливались, чтобы пассажиры могли прогуляться… Вышел царский поезд на рассвете 14 августа. Окна в главном вагоне плотно зашторены. Состав шел под японским флагом и на вагоне имелась надпись: «Японская миссия Красного Креста».

С собой Романовы везли 2 800 пудов груза, т.е. почти 40 тонн вещей, в том числе ящики с отобранными ими бумагами. В Тюмени у речного причала стояли три парохода: «Русь», «Кормилец» и «Тюмень». Романовых разместили на «Руси». Остальные суда пошли в сопровождении.

При отправлении царя в Тобольск архив был разделен: часть личных документов осталась в семье и отправились с ней в ссылку, а остальные, в том числе официальные, перешли в государственное хранение. В то же время есть свидетельства, что Николаю было разрешено оставить при себе только некоторые личные бумаги: дневники и переписку с женой, а также документы детей и фотографии. Часть их - последние дневниковые записи и отдельные письма - находились при них до конца жизни.

Переезд Советского правительства из Петрограда в Москву в марте 1918 года вызвал и перемещение царского архива из Царского Села. Все собранное оказалось сосредоточено в двух больших сейфах и четырех шкафах в одной из комнат – сначала в 6-й, а потом в 7-й Кавалерского корпуса Кремля (где, кстати, позднее располагалась первая кремлевская квартира председателя Совнаркома В.И. Ленина). В том же здании находились квартиры семей секретаря ВЦИК А.С. Енукидзе, наркома по делам национальностей И.В. Сталина, председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого; здесь же проживали В.Д. Бонч-Бруевич, М.И. Калинин, П.А. Красиков, К.Б. Радек, П.И. Стучка, А.Д. Цюрупа и другие руководители Советского правительства.

Царские бумаги по своему характеру составили часть бывшего старого Государственного архива Российской империи, который условно можно назвать династическим архивом Романовых. По словам М.Н. Покровского, тогда ведавшего архивным делом в Советской России и руководившего разборкой документов государя, новый архив назвали Новоромановским. Впоследствии это название утратило свое первоначальное значение и начало употребляться в расширенном смысле - применительно к комплексу всего романовского документального наследия второй половины XIX - начала XX веков. В архивоведческой литературе под этим термином понимают весь комплекс романовских материалов, который сложился к моменту его передачи в 1929 года из Архива Октябрьской революции (АОР) в создаваемый Государственный архив феодально-крепостнической эпохи (ГАФКЭ). Этот архив складывался постепенно из архивов нескольких учреждений в результате целого ряда преобразований, имевших целью заменить прежний ведомственный характер другим, более соответствовавшим задачам архивного дела в условиях советского государства. В 1941 году ГАФКЭ переименован в Центральный государственный архив древних актов - ЦГАДА СССР, а в 1992-м получил современное название – Российский государственный архив древних актов (РГАДА).

Новоромановский архив имел двойное подчинение: с одной стороны, он находился в непосредственном ведении Наркомата просвещения РСФСР, с другой – его деятельность финансировалась ВЦИК – Всероссийским Центральным исполнительным комитетом - высшим, наряду со Всероссийским съездом Советов, законодательным, распорядительным и контролирующим органом государственной власти РСФСР до 1938 года. Архив находился на особом положении и, в частности, не подчинялся Главному управлению архивным делом.

Дело в том, что в обществе еще до гибели царской семьи активно обсуждался вопрос о необходимости гласного суда над низложенным монархом. Вслед за ушедшим в небытие Временным правительством Президиумом ВЦИК было также принято решение о публикации документов Романовых. Основную часть этой работы возложили на созданную через неделю после заседания ВЦИК Социалистическую академию общественных наук, возглавляемую М.Н. Покровским.

От сотрудников требовалось в кратчайшие сроки подготовить документы для публикации их в печати в целях разоблачения политики царской России. Сохранился отчёт Центрархива РСФСР за 1918 — 1925 годы, в котором отмечается, что Новоромановский «архив содержит личные документы Николая II, его ученические работы и тетради, переписку с русскими и иностранными родственниками за 1879 — 1917 гг., письма к Николаю от разных лиц (Пржевальского, Свена Хедина (Гедина, шведского путешественника – авт.), К.П. Победоносцева и др.), дневники Николая II с 1882 по 1918 г. в 52 тетрадях с ежедневными записями, где имеются и наклеенные семейные фотографии Николая II, донесения Верховного главнокомандующего 1914 — 1918 гг. и приказы по Преображенскому полку за 1914 — 1915 гг.».

В дальнейшем в содержание Новоромановского архива были добавлены документы Романовых второй половины XIX века.

Буквально с первых дней Советской власти на страницах газет регулярно появлялись статьи с требованиями вернуть Романовых в Петроград и образовать следственную комиссию «для подготовки акта о немедленном назначении революционного суда над Николаем Романовым и его семьей». В Екатеринбурге, где уже находилась перевезенная из Тобольска романовская семья, знали, что Москва готовит судебный процесс над бывшим царем. Однако здесь это считали ненужным «излишеством». Лучше всего, казалось местным руководителям, захватить царскую семью, а затем «потерять» где-нибудь по дороге в неразберихе Гражданской войны. На самом деле — под любым предлогом уничтожить.

Но планы показательного процесса принимали реальные очертания.

20 февраля 1918 года Совнарком под председательством В.И. Ленина, возвращаясь к вопросу о суде над бывшим императором, постановил:

«Поручить комиссару юстиции и двум представителям Крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о переводе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совете народных комиссаров. Место суда Николая Романова не предуказывать пока».

В середине апреля в российских газетах появились сообщения о предполагаемом суде над «Николаем Романовым». Согласно этим сообщениям ожидался суд под председательством главы Высшей следственной комиссии, членом коллегии наркомата юстиции Николаем Крыленко.

Предполагалось, что главным обвинителем на процессе выступит нарком по иностранным делам, а с марта 1918-го нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий. По воспоминаниям екатеринбургского чекиста М.А. Медведева (Кудрина), председатель ВЦИК, формальный глава РСФСР Я.М. Свердлов советовался по этому вопросу с Лениным и тот высказывался за «открытый суд над Николаем II и его женой Александрой Федоровной, предательство которых в годы Первой мировой войны дорого обошлось России».

Есть сведения, что летом 1918 года, то есть накануне расстрела Николая и его семьи, в Москве все еще готовились к суду над царем. Кремль считал необходимым обязательно провести судебный процесс над Романовыми и был против казни. Подтверждений тому много. И Ленин, и Свердлов всячески препятствовали одержимости руководителей Уральского Совета решительно покончить с Николаем и царской семьей. Самое интересное, что по тогдашнему законодательству к бывшему царю нельзя было применить смертной казни. Внесудебные расправы во время Гражданской войны практиковались широко, а вот по суду такой исход исключался. И об этом хорошо знали в Уралсовете.

Важное упоминание о подготовке суда относится к началу июня 1918 года, когда на заседании коллегии Наркомата юстиции рассматривалось поручение Совнаркома и было принято решение делегировать в его распоряжение представителя от Наркомата юстиции. Лев Троцкий в своем дневнике в 1935 году писал, что за несколько недель до казни Романовых в один из коротких наездов в Москву он «мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если б было осуществимо. Но... времени может не хватить»…

Предполагалось, что такой суд состоится, а Троцкий, начинавший разыгрывать свою игру за власть, хотел выступить в качестве обвинителя, чтобы снискать еще большую популярность. Троцкий готовил обвинительное заключение. Нарком в это время уж точно считал себя не меньше, а больше Ленина…

В Москве тайных планов уральцев не знали. Многочисленные сигналы о ненадёжности охраны царской семьи и организации возможного побега вынудили Кремль реагировать — принять решение перевезти её из Тобольска в Екатеринбург.

Действительно, у большевиков времени уже было слишком мало. Для предъявления царю столь широкого спектра обвинений требовались серьезная документальная основа, но общая обстановка на фронтах складывалась крайне неблагоприятно и правительству было не до подготовки процесса. Когда сегодня называют Ленина и Свердлова инициаторами происшедшего в Екатеринбурге, на реальность просто закрывают глаза. Владимир Николаевич Соловьёв, старший следователь по особо важным делам Главного следственного управления Следственного комитета при Прокуратуре Российской Федерации уголовным делом по убийству Николая II и его семьи занимался с 1993 года, когда оно было возбуждено в связи с найденным под Екатеринбургом захоронением с останками девяти человек. Следователь решительно утверждает, что расстрел царя совершен не только не по инициативе Ленина и без его согласия. Более того, это было совершено как провокация против него.

«Эта расправа не только была не нужна, но, скажу так, - утверждает Соловьев, - прямо невыгодна. Ведь за живых членов царской семьи можно было кое-что выторговать у «мировой буржуазии».

Большевики во что бы то ни стало стремились провести показательный суд над низложенным императором: Небезынтересно, что летом 1918 года, когда постоянно распространявшиеся за границей слухи о мнимой гибели Романовых дошли до Крыма, где находилась вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая, а те еще были живы, она направила Ленину телеграмму с соответствующим вопросом. На что в Совнаркоме ответили, что это всё ложь: «бывший царь жив». Однако когда Ленин уже готов был отправить ответ, пришло известие о расстреле Романовых и их свиты, и ответ до Марии Фёдоровны так и не дошёл.

Нужно, считает Владимир Соловьев, исходить прежде всего из реальности взаимоотношений, которые были тогда между центром и провинцией, то есть между властью в Москве и на местах.

«Далеко не всё в этих отношениях к тому времени стабилизировалось, и далеко не всегда четко срабатывали указания из центра. Ведь Советская власть только устанавливалась. Вообще, дабы понять происшедшее так, как оно происходило, надо представить всю сложность ситуации в ее исторической конкретности. В это время, о котором мы говорим, слово «ленинец» среди многих уральских большевиков, включая местное руководство, было чуть ли не ругательным. Причиной тому — Брестский мир, то есть компромисс. А радикалы против компромиссов. Они вовсе не за начало мирного строительства, а за расширение революционного пожара. Руководство уральских, екатеринбургских большевиков основательно захватила эта самая «левизна». И Ленин в тот момент не был для них безусловным авторитетом. Тем более, что здесь работали революционеры с большим стажем, мысленно считавшие себя (по крайней мере, некоторые из них) деятелями, может, не меньше или на равных с Лениным. И уж точно — гораздо революционнее!»

Рвались решить ее в своем духе — радикально. А вот для Ленина, по мнению следователя, такое оказывалось неприемлемым.

«Больше того, - говорит Соловьев, - я пришел к выводу, что расстрел был даже своего рода провокацией против Ленина и той линии, которую он проводил, чтобы вызвать обострение отношений с Германией, вплоть до войны. Тут же — левоэсеровский мятеж. Ленин прилагал огромные усилия, дабы как-то сгладить навязанный советско-германский конфликт, избежать столкновения. Так зачем же ему в этот момент расстрел германских принцесс, каковыми считались дочери Николая II и Александры Фёдоровны?»

Приняв решение о расстреле царской семьи и осуществив его, руководители Уралсовета поставили Кремль перед тяжелым фактом.

Спустя сутки после сообщения о казни секретарь Совнаркома Николай Горбунов получает телеграмму главы Уралсовета Белобородова из Екатеринбурга. Дословно с сохранением орфографии:

«Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участ что и главу Оффициально семия погибнет при евакуации».

«Александр (председатель Уралсовета Белобородов) опасался, что В.И. Ленин привлечёт его к ответственности за самоуправство с расстрелом Романовых без санкции ВЦИКа». Руководители Урала с тревогой ждали, что их ждет за бессудную казнь царя… А что было делать Советскому правительству? Обнародовать «подвиг» уральцев - убийство германских принцесс и оказаться между молотом и наковальней - между белогвардейцами и немцами? Информация о гибели всей царской семьи и слуг была скрыта на годы.

Таким образом, предполагаемый судебный процесс оказался сорванным. Но работа с архивом Романовых, описание их документов не прекратились. Значительная часть материалов царской семьи была изъята и отправлена в Москву еще во время переезда Романовых из Тобольска в Екатеринбург. Из дневниковых записей Николая II и Александры Федоровны следует, что они выехали из Тобольска, имея при себе лишь небольшой багаж. Остальные вещи перевезли позднее, при бывшем царе и его жене находились лишь дневники и, возможно, какие-то личные письма.

Генерал Михаил Дитерихс, глава колчаковской комиссии по расследованию убийства царской семьи, констатировал:

«Из Тобольска в Екатеринбург было перевезено багажа 2700 пудов. А все собранные в Екатеринбурге вещи составляли груз едва в 150 пудов. Ни в доме, ни в каретнике не оказалось ни одного сундука и чемодана, принадлежащих царской семье, и в которых перевозились их вещи. По-видимому, ими воспользовались убийцы для вывоза награбленного имущества».

В Москве разбор имеющихся царских материалов в архиве продвигался неважно. Сказывались недостаток квалифицированных сотрудников, отсутствие необходимого опыта, незнание особенностей быта царской семьи. К тому же немалая часть переписки была на иностранных языках. Тем не менее, некоторые документы российского императора, членов его семьи и царских сановников скоро обрели известность через публикации Центрархива и журнала «Красный Архив».

В Новоромановском архиве практически отрабатывались новые принципы комплектования, хранения и использования документов большой политической важности. Фактически архив стал кузницей кадров первых советских архивистов. С ним связаны имена таких видных специалистов как М.Н. Покровский, В.В. Адоратский, В.Н. Сторожева, А.М. Рахлин. Позднее опыт работы этого архива, как политического учреждения, был перенесен на всю систему архивных учреждений Советской России.

В фондах ГА РФ сохранилась докладная записка первого директора АОР В.В. Максакова в Министерство государственной безопасности СССР. Она была подготовлена в связи с начавшимся в 1946 году следствием с целью прояснения судьбы царских вкладов в иностранных банках. Несмотря на неточности в датировке событий, в то время это был один из немногих официальных документов, составленных квалифицированными специалистами. Записка свидетельствует, что основная часть документов семьи Романовых оказалась перевезена в Москву именно из Тобольска. Косвенным подтверждением этого факта являются и опубликованные в издававшемся за границей историком И.В. Гессеном альманахе «Архив русской революции» воспоминания о том, как в сейфах Екатеринбургского банка после взятия города белыми обнаружили часть багажа царской семьи - различные вещи, в том числе дневники царских детей. Как они там оказались, неведомо. Надо полагать, что далеко не весь багаж Романовых из Тобольска был доставлен владельцам в Ипатьевский дом, ставший местом их заключения.

13 июля 1918 года, за четыре дня до расстрела царской семьи, Совнарком принимает декрет «О национализации имущества низложенного российского императора и членов бывшего императорского дома». «Всякое имущество, - говорилось в нем, - принадлежащее низложенному революцией российскому императору Николаю Александровичу Романову, бывшим императрицам Александре и Марии Федоровнам Романовым и всем членам бывшего российского императорского дома, в чем бы оно ни заключалось и где бы оно ни находилось», а значит и документы, объявлялись достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики.

Из воспоминаний чекиста Я.М. Юровского известно также, что после расстрела царской семьи он привез в Москву некоторые их ценные вещи и личные документы. Между тем все, доставленное Юровским, состояло всего из двух саквояжей, - скорее всего, там могли быть только часть драгоценностей и, возможно, текущие дневники царя и царицы.

В архивном фонде ВЦИК РСФСР есть ранее находившееся на секретном хранении дело, озаглавленное: «Материалы о расстреле Николая Романова Уральским Советом рабочих, крестьянских и солдатских депутатов (резолюция, акты, описи вещей Николая и др.)». В нем - документы за август 1918 - январь 1920 года, в том числе доклад отдела финансов Уралсовета с приложением актов и описей вещей «бывшего царя Николая Романова». Вещи были отправлены в Москву в большом кованом сундуке, опечатанном сургучной печатью.

Как следует из этих документов, 18 августа 1918 года отдел финансов принял вещи царской семьи в двух чемоданах. В актах наряду с золотыми и серебряными предметами и орденами упоминаются ложки и вилки из мельхиора и… алюминия (?). По-видимому, в отдел финансов Уралсовета из Ипатьевского дома были переданы лишь считавшиеся ценными предметы - золотые и серебряные монеты, украшения, столовое серебро. Какие-либо упоминания о личных документах Романовых в деле отсутствуют. Акты или иные бумаги, фиксировавшие факт перевозки документов в Москву и сдачи их в архив ВЦИК, не обнаружены, а, вполне вероятно, они и не существовали.

Наконец, стоит посмотреть текст протокольной записи заседания Президиума ВЦИК РСФСР от 18 июля 1918 года, на котором обсуждалась телеграмма Уралсовета о расстреле Николая II. Из протокола совершенно ясно, что к моменту обсуждения вопроса, т.е. еще до приезда в Москву Юровского, документы царской семьи (дневники и переписка) уже находились в Москве.

18 июля Президиум ВЦИК, обсудив телеграмму Уралсовета из Екатеринбурга о расстреле царской семьи, принял решение опубликовать информацию об имеющихся во ВЦИК царских документах и поручить Свердлову составить «особую комиссию» для разборки и публикации этих бумаг. Документы концентрируются в одном месте, их активно разбирают и систематизируют. Руководство разборкой и публикацией документов поручают Социалистической академии общественных наук, созданной накануне во главе с известным историком, партийным публицистом М.Н. Покровским. Ленин и Свердлов не выпускали этот вопрос из-под своего контроля. В сентябре 1918 года архив возглавил сорокалетний юрист, видный деятель РСДРП(б) Владимир Викторович Адоратский.

В Биографической хронике жизни и деятельности В.И. Ленина есть такие строки:

«Начало августа 1918 г. Ленин беседует с В.В. Адоратским, только что вернувшимся из Германии, где он находился в качестве гражданского пленного, о перспективах революции в Германии».

Позже Адоратский описал эту встречу в своих воспоминаниях:

«Он (Ленин. - авт.) меня усадил и, по-видимому, поразился моим истощенным видом. Он сказал, что получил запрос обо мне по поводу возможности назначения меня консулом в Мюнхене, на этот запрос он немедленно ответил согласием и рекомендовал меня как человека, ему известного, поэтому думал, что я получил уже это назначение. Вошел Я.М. Свердлов, которого я знал как т. Андрея еще по работе в Казани в 1905 году… По состоянию своего здоровья, сильно надорванного систематическим голоданием в последние годы германского плена, я не мог заняться какой-либо работой, кроме чисто кабинетной».

«Кабинетную» работу Адоратскому нашли, назначив директором Новоромановского архива. Однако о своей работе на данном посту он в воспоминаниях не говорит ни слова, при этом подчеркивает: с Лениным встречался редко.

10 сентября 1918 года на заседании ВЦИК под председательством Я.М. Свердлова создается Комиссия по разработке материалов, найденных у последнего Романова (протокол № 11); соответствующее решение подписали Свердлов и секретарь ВЦИК В.А. Аванесов. На том же заседании утверждается ее состав: М.Н. Покровский, Л.С. Сосновский, Ю.М. Стеклов, Д.Б. Рязанов, В.В. Адоратский. Комиссия должна была функционировать в структуре Наркомпроса РСФСР, в связи с чем последовало решение перевести наркомату для ее работы аванс в размере 10 тыс. рублей. Спустя четыре дня, 14 сентября, состоялось заседание коллегии Наркомпроса РСФСР, протокол № 58(94), под председательством наркома А.В. Луначарского, рассмотревшей вопрос о Комиссии по разборке романовских бумаг.

С докладом выступил М.Н. Покровский. Коллегия постановила:

«1) Считать Комиссию по разборке романовских бумаг существующей при Народном комиссариате по просвещению.

2) Назначить заведующему этой комиссией Адоратскому как специалисту, а также ввиду временного характера работы оклад в 1500 руб.»…

Таким образом, этот день можно по праву считать официальной датой рождения Новоромановского архива. Во всяком случае, во всех анкетах В.В. Адоратского значится, что он приступил к должности заведующего Новоромановским архивом именно с этого дня. Специального постановления не принималось, однако с середины сентября 1918 года название (первоначально оно писалось через дефис) значится на бланке и печати: «Москва. Кремль. Ново-Романовский архив». В центре круга – «РСФСР».

«Новоромановский архив» или «Новый Романовский архив» впервые упомянут М.Н. Покровским в письмах к жене - Л.Н. Покровской в Берн в августе 1918-го. Так, он сообщил о своем переезде в Кремль, где «под боком самое интересное мое занятие: новый Романовский архив»... По-видимому, предложенное им название с тех пор закрепилось формально. Впоследствии это название утратило свое первоначальное значение и начало употребляться в более расширительном смысле - применительно к комплексу всего документального наследия Романовых второй половины XIX - начала XX века.

На первых порах в комиссии было всего два сотрудника. Естественно, при всем своем усердии и старании им, не имевшим архивных навыков, было не в силах быстро разобрать, описать, систематизировать все документы. Поэтому постепенно коллектив увеличился. Сохранились фамилии первых архивистов: Д.Э. Брицке, Ф.В. Кельин, В.А. Кошевич, М.В. Лаврентьева, А.Г. Левенталь, Н.Н. Лихачева, А.В. Старцева. Это была достаточно пестрая по своим профессиональным и житейским взглядам группа. За формализованными, донельзя усеченными данными личных дел сотрудников архива нередко стояли лица, некогда приближенные к царскому двору: бывшая фрейлина, дочь воспитателя великих князей, дочь одного из крупнейших текстильных московских фабрикантов, и порой просто случайные люди.

Основная их обязанность заключалась в разборке писем Николая II, Александры Федоровны, других членов семьи последних Романовых. Работа эта была крайне трудной и напряженной. Для атрибутирования корреспонденции требовались знание европейских языков, в том числе датского, особенностей жизни царского двора, внутрисемейных отношений. А самое главное - в кратчайшие сроки следовало находить и «выдавать» компрометирующие членов царской семьи факты с целью подготовки документов к обнародованию в периодической печати.

В группе, разбиравшей документы, состояла А.М. Рахлин, принятая в архив по приглашению В.В. Адоратского, как и он окончившая юридический факультет Казанского университета.

Анна Матвеевна оставила воспоминания о своей работе в архиве, отражавшие его атмосферу, в том числе обособленный круг привлеченных лиц, в прошлом близких к императорскому двору.

«Как-то разбирая переписку последнего царя, - рассказывала она, - я наткнулась на письмо из Дании матери Николая Второго от ее сестры. Письмо было на датском языке, и я обратилась к Лихачевой, знавшей и этот язык, с просьбой прочесть, чтобы я могла внести его в опись.

Лихачева в бешенстве швырнула это письмо мне на стол, крикнув:

«Я чужих писем не читаю!» Пришлось прибегнуть к словарю и перевести документ самой».

Среди бывших сотрудников нельзя не назвать Федора Викторовича Кельина, принятого в Новоромановский архив в феврале 1919 года и очень много сделавшего по разбору и описанию документов, освещающих внешнеполитическую деятельность России в годы Первой мировой войны.

«Поступив весной прошлого, 1919 г., в «Ново-Романовский архив» на место научного сотрудника, я застал работу секции в полном разгаре, - вспоминал он. - Это был момент наиболее умелого и рационального применения всех наличных сил, момент наивысшего ее расцвета. Помнится, в первый же день моей новой служебной деятельности, знакомя меня с общими заданиями нашего отдела, тогдашний его научный руководитель В.В. Адоратский объяснил мне структуру того учреждения, куда я попал. Из его указаний я понял, что так называемый «Ново-Романовский архив», представляя хранилище замечательнейших с точки зрения исторической документов, преследует в своей работе не только цели чисто архивные, т.е. сохранение материалов и их опись, но и задания более широкого, просветительного или, вернее, осведомительного характера»…

Что касается статуса Новоромановского архива, то, как уже отмечалось, он имел двойное подчинение: с одной стороны, находился в непосредственном ведении Наркомпроса, с другой, финансировался ВЦИК. При этом ни в одном из списков подведомственных организаций Наркомпроса и ВЦИК Новоромановский архив не значился. Вероятно, учитывая продолжавшуюся активность за рубежом монархической эмиграции и ее интерес к судьбе царских бумаг, деятельность архива намеренно не афишировалась. Сохранились лишь ведомости на выдачу заработной платы, а также документы о выдаче пропусков его сотрудникам для прохода на территорию Кремля. В фонде Наркомпроса РСФСР находятся личные дела и удостоверения сотрудников Новоромановского архива.

В Кремле архив не задержался. В феврале 1919 года его вывезли на Воздвиженку в хранилище бывшего Министерства иностранных дел, усадьбу Стрешнёвых-Нарышкиных на Ваганьковом холме, где сейчас находится масштабный комплекс бывшей Ленинки - Российской национальной библиотеки. Здесь его объединили с материалами Секретного архива министра иностранных дел царского правительства, также перемещенного из Петрограда в Москву. Новоромановский архив вошел в т.н. 3-е отделение 1-й (московской) секции Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ) Главного управления архивным делом.

Летом 1919 года В.В. Адоратский временно прекратил работать в Новоромановском архиве, отправившись по поручению В.И. Ленина в Казань для сбора материалов по истории Октябрьской революции. Там Адоратского назначили преподавателем и членом рабочего факультета при Казанском университете,, а на должность заведующего отделом 3-го отделения 1-й секции ЕГАФ вместо него назначили В.Н. Сторожева.

Василий Николаевич Сторожев к тому времени уже был известным российским археографом, публицистом и педагогом. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, служил в архиве Министерства юстиции Российской империи, преподавал. Некролог о его смерти в 1924 году, подписанный видным деятелем революционного движения и членом партийного руководства И.И. Скворцовым-Степановым, напечатали в «Правде». Важно подчеркнуть, что уже в 1919 - 1920 годах руководство ГУАД и Новоромановского архива взяло курс не только на разборку и описание личных бумаг семьи Романовых, но и на его пополнение профильными материалами. Так, 7 марта 1919 года инспектор главного управления А.Ф. Изюмов направил Д.Б. Рязанову телеграмму, в которой сообщил об обнаружении в бывшей Ставке в Могилеве 1796 телеграмм царя «преимущественно по-английски семейного характера с августа пятнадцатого по март семнадцатого». Местный отдел народного образования категорически отказывался передать эти материалы «без предписания».

Председатель ВЦИК Я.М. Свердлов откликнулся немедленно, направив в Могилев следующую телеграмму:

«Военная. Срочная. Губернский отдел народного образования, копия Эрмитаж, Изюмову. ВЦИК предлагает вам передать телеграммы бывшего царя инспектору архивного управления Изюмову. Председатель ВЦИК Свердлов»….

О похожем случае говорится и в в сохранившемся в фонде Главархива СССР письме М.Н. Покровского наркому здравоохранения Н.А. Семашко от 14 января 1920 года:

«До сведения Главного управления архивным делом дошло, что в хирургическом подотделе отдела медицинского снабжения Наркомздрава имеются книги и бумаги Николая Романова. Вследствие сего управление просит Вас сделать распоряжение о передаче этих книг и бумаг в Архив 3-го московского отделения I секции ЕГАФ. Уполномоченным лицом для получения названных архивных материалов назначается зав. упомянутым отделением В.Н. Сторожев».

Значение Новоромановского архива в истории отечественного архивоведения трудно переоценить. Он явился первым политическим архивом Советской России, где оказались сосредоточены документы большой политической и научной важности - материалы последнего российского императора и членов его семьи, а также внешнеполитические акты - секретные договоры, протоколы переговоров и переписка из знаменитых бронированных комнат МИДа Российской империи. Эти материалы широко использовались большевиками в пропагандистских целях в России и за рубежом.

На материалах Новоромановского архива, а позднее Архива 3-го московского отделения 1-й секции Единого государственного архивного фонда отрабатывались принципы комплектования, хранения и использования особо ценных документов. Архив явился кузницей кадров архивистов. С его материалами связано начало работы на поприще архивного дела видных архивистов и историков М.Н. Покровского, В.В. Адоратского, В.Н. Сторожева, А.М. Рахлин и других. Позднее опыт работы архива как политического учреждения усилиями М.Н. Покровского и В.В. Адоратского был перенесен на всю систему архивных учреждений СССР.

Судьба романовского архива оказалась не столь драматичной, как его бывшего владельца. Главное, несмотря на сложнейшие коллизии начала ХХ века, он оказался сохраненным для отечественной истории, чтобы последующие поколения могли понять всю сложность и неоднозначность событий, изменивших страну и весь мир.

Текст: Ольга Копылова, Вячеслав Тарбеев (ГА РФ).

Фото: Российское историческое общество.